Ксенофилия как единственная тема философии.

 

Несколько предлагаемых ниже страниц – текст с не самой простой судьбой. Профессор философского факультета Рурского (Бохум, Германия) университета и один из самых интересных представителей современной феноменологии (создатель ее т.н. «респонзивного», «отвечающего» направления) Бернхард Вальденфельс опубликовал в 2000 году статью с названием «Между культурами» в «Ежегоднике «Немецкий язык как иностранный»». В 2005 году этот текст был предложен в качестве материала для предварительного освоения участникам Академии МКИЕК, и я сократил его до тезисного варианта. При подготовке нынешней публикации материалов Академии понадобилось проделать обратную задачу, расширяя первоначальный сокращенный вариант (при этом не достигая объема исходной статьи), а также по возможности возвращая тезисам форму гладкого повествования. Версия сентября 2005 года могла страдать огрехами, которые можно было надеяться исправить, задавая профессору вопросы в устной коммуникации; появившееся сейчас знание, что имелось в виду в тексте, взывает к тому, чтобы быть вмонтированным в публикуемый вариант, но, наверняка, породит у читателя новые вопросы. В общем, частный случай описываемых Вальденфельсом проблем: диалектика понимания и непонимания, своего и чужого, в которой любой полюс виден и опознается только в преломлении призмы своей противоположности (и, конечно же, лежащих между ними промежуточных и превращенных форм). Разве можно говорить, что русский язык, личное знакомство и включение поставленных Вальденфельсом проблем в собственное размышление дают решение проблемы Своего и Чужого, или хотя бы философский инструментарий, который ненужно будет пересматривать и улучшать? И разве можно говорить, что, если окончательные ответы не получены, размышления об этом Не-вполне—понятном бессмысленны, бесполезны и неинтересны? Действительно, типичная проблематика Вальденфельса, феноменологии и философии как искусства вопросов – тот, кто ищет только ответов, дальше может не читать; с этого момента он предупрежден.

Я считаю, что самый полезный способ читать предлагаемый текст – работать с ним как с проектом системы категорий. Язык Б. Вальденфельса позволяет выражать достаточно сложные, нюансированные значения. Например, «чужое» не есть «другое», потому что «другое» означает «другое, такое же как и я». Значит «чужое» - это радикально непостижимое, не имеющее со мной ничего общего? Тоже нет, потому что «одни языки все-таки иностраннее, чем другие», а также потому, что и само мое представление о том, что есть я, сформулировано мной на языке, которому научили меня другие, да и кто может похвастаться тем, что понимает себя до последнего …кстати, до последнего чего? Чужое присутствует в Своем; Свое неминуемо присутствует в том Чужом, которое мы выхватываем из массы нерасчлененного опыта в качестве бросающей нам вызов проблемы. Любое знание фиксирует определенное соотношение знания и незнания; даже во фразе двумя предложениями выше один раз Другое противопоставлялось Чужому, второй раз они выступали как синонимы. Важно отметить, что какой-то словарь здесь не может быть принят в качестве «последнего»: мы неминуемо потерпим поражение, если закрепим за словами «чужое», «чуждое», «иное», «другое», «аналогичное» постоянные значения и будем пытаться укреплять эти слова так, чтобы они не пересекались. Однако нам полезно знать о многообразии этих значений; о том, что употребляя слово «другой», я и мой собеседник (я и Другой, я и Вальденфельс, Вальденфельс и читатель Вальденфельса) можем иметь в виду несколько разные смыслы, и хорошо, если мы знаем о тех разных зонах, которые могут быть вышеупомянутыми прилагательными обозначены, и умеем приходить к согласию по поводу того, что имелось в виду. И навык, который в таком разговоре оказывается самым полезным (по-моему, именно это Вальденфельс в конце своего текста называет «специфическим эпохэ») – умение отказаться от тех значений используемых в своем языке и мышлении слов, которые в начале представлялись самоочевидными. Если мы берем словари Даля, Ожегова или своего бытового окружения, и из этих словарей знаем, что «чужое» - это «несущее угрозу», чтение Вальденфельса будет для нас достаточно бесполезным. Нам нужно принимать не какой-то новый язык, но в первую очередь открытость, готовность не просто расширять наши знания, но договариваться с прежде неизвестным, непостижимым и неприемлемым. И именно договариваться, что подразумевает и свой свободный выбор это делать, и понимание того, что «готовое» новое знание может быть только старым – нечто действительно ранее себе неизвестное (например, философию Вальденфельса или культуру ислама) придется сперва кропотливо познакомить со своим, уже имеющимся, знанием, тщательно (или, наоборот, размашисто) фиксируя все успехи и лакуны удивления и понимания.

Предваряя самостоятельное знакомство читателя с текстом Вальденфельса, мне хотелось бы поделиться моим опытом: опытом того, как благодаря устным лекциям профессора, мне удалось избавиться от двух впечатлений, которые возникли у меня при подготовке перевода тезисов и, честно, говоря, немало меня расстроили. Тогда, летом 2005, мне показалось, что позиция Вальденфельса «Чужое всегда остается Чужим» является выбором, во-первых, в направлении иррационализма, и во-вторых, в направлении ксенофобии. Я рад признать, что тогда я ошибся, и хотел бы подкрепить свое нынешнее мнение цитатами. Один из самых простых и ярких примеров Вальденфельса таков: он говорит о несимметричности границы между «Собой» и «Чужим», и продолжает: «… европейцы и азиаты различны, но и те, и другие - люди. Однако было бы слишком хорошо, если бы у «людей» был бы свой голос, а не голос европейцев (которые говорят о европейцах и неевропейцах). Точно также «люди», объединяющие «мужчин» и «женщин», как правило, мужчины. От имени взрослых и маленьких людей говорят взрослые, в защиту «человека и окружающей среды» - люди, а за бодрствующих и спящих говорят бодрствующие». Мне кажется очень важным, что Вальденфельс фиксирует здесь несправедливость, которая обращена ему, как европейцу, мужчине, взрослому и бодрствующему, на пользу – мне кажется, что это желание обратить критическое внимание на преимущества своей позиции и по возможности от них отказаться, является проявлением человеческой и философской порядочности, которая побуждает доверять автору. Это желание отдать чужому должное можно назвать и проще – ксенофилией, любовью к чужому, которая не является ни ненавистью, ни презрением к своему – просто пониманием, что на знакомом и родном мир не кончается, а нечто изначально чужое тоже может со временем и размышлением стать чуть более знакомым и родным. Другая подходящая цитата: «Альтернатива универсальному евроцентризму состоит не в этноцентризме, пытающемся замкнуться в границах формы собственной жизни, но в преодолении, в трансцеденции, в проблематизации границ Своего благодаря поиску и столкновению с Чужим, которое как раз потому и Чужое, что не может быть включено в Свое». Похоже, здесь Вальденфельс ищет альтернатив «универсальному евроцентризму» и невозможность полного превращения Чужого в Свое является вовсе не преградой к коммуникации, но необходимым критерием того, что эта коммуникация имеет место и не скрывает под своим именем простого поглощения.

Вопрос с иррационализмом представляется мне несколько более сложным. С одной стороны, недоступность Чужого не означает «принципиальной непонятности чего-либо (что привело бы к иррационализму)», говорит сам Вальденфельс. С другой стороны, статья начинается и кончается апологией непонимания (пусть и весьма сдержанной) как чуть ли не основного модуса (интеллектуального) отношения к Чужому, или, как минимум, как характерного признака того, что мы именно с Чужим столкнулись. Я подозреваю, что мой способ примирить эти, с моей точки зрения, противоположные позиции, не таков как у самого Вальденфельса, и является более субъективистским. Он выглядит следующим образом. Я отталкиваюсь от определения «Чужого», которое дает Вальденфельс в начале статьи: «То, что происходит между нами (например, исламом и Европой, или автором, переводчиком и читателем – А.П.), не принадлежит ни каждому в отдельности, ни всем сразу. Это ничейная земля, граница, одновременно соединяющая и разделяющая. То, что существует этим способом, уклоняясь от понимания в качестве «своего» (курсив мой – А.П.), мы будем называть «Чужим» («Fremdheit»)». Для меня здесь самое важное даже не образ границы (или дистанции) как континуума, который разделяет, объединяет и даже в определенной мере делает возможным то разное, что лежит по противоположные его стороны (хотя, возможно, на этом следовало бы остановиться подробнее, поскольку в русской философии эта принятая в феноменологии и герменевтике объясняющая фигура одновременного разделения и связи является, по-моему, недостаточно популярной). Для меня здесь важным является то, что контакт с Чужим – это не разовое состояние, а динамический процесс. Непонимание Чужого это не результат, за пределы которого я не смогу выйти – это мой способ не позволить себе начать говорить от имени Другого. Конкретное Чужое, очень может быть, в исторической перспективе будет освоено; еще лучше, если при этом получится соблюсти справедливость и ради того, чтобы понять, например, феноменологическую философию, мы введем в свой оборот ряд проблем и объяснительных фигур из ее репертуара, станем более понятными для нее. Однако наша способность и желание оставаться способными к сознанию неполноты своего понимания, к сознанию неодинаковости мира и права других на то, чтобы понимание с нашей стороны заставляло нас прикладывать усилие – это должно оставаться. С моей точки зрения, за иррационализм в концепции Вальденфельса ошибочно может быть принято именно это желание не доверять своему разуму, желание думать и думать еще.

Мне осталось сказать еще только несколько слов о политике перевода, которой я придерживался. После всего вышенаписанного ожидать от меня буквализма в переводе было бы, по-моему, странно. Перевод относительно свободный; я скорее пытался передать смысл философии Вальденфельса так, как я ее понял, причем не только из текста, но и из устных лекций. Я решительно отказался от поисков единственно точных эквивалентов: например, предпочел переводить и «Fremde», и «Fremdheit» и «fremd» словом «Чужое» и не пытаться передавать нюансы значения «Чужое» при помощи этимологических спекуляций из разряда «Чужой» - «Чуждый» - «Иной» - «Инаковый» - «Другой». Как уже было сказано выше, мне представляется, что важнее не столько пришпилить точные ярлыки на определенные состояния и фазы (опознания) чего-то Не-своего, сколько наметить сами эти инстанции. Будет ли разным читателям этого текста комфортнее пользоваться словами «чужое» или «иное», мне представляется не столь важным, лишь бы они сумели между собой договориться. Из-за этой же небуквальности перевода я вынужден просить считать все кавычки, подчеркивания и курсивы в этом тексте принадлежащими мне, а не Вальденфельсу. Это же касается и больших букв при субстантивации прилагательных (как известно, (не) возможность сохранения больших букв, с которых начинаются в немецком языке все существительные, является проклятием всех переводчиков с этого философского языка). Наконец, последнее примечание переводчика: в этом издании не развернут очень богатый репертуар философских аллюзий Б. Вальденфельса. Я приведу один пример: «ему («любому высказыванию» - А.П.) предшествует и опыт своей культуры, спрессованный до телесных и эмоциональных привычек, до подсознания, до габитуса или «естественной установки», как и опыт ее взаимодействия с другими культурами». Возможно, было бы неплохо прокомментировать если не «подсознание» как термин Фрейда, то «габитус» П. Бурдье или «естественную установку» в смысле Э. Гуссерля и А. Шюца, но формат настоящего издания не позволяет это сделать. Не позволяет в первую очередь потому, что для Б. Вальденфельса естественен этот язык, который состоит из отсылок к теоретическим достижениям в самых разных областях европейской мысли и при этом добавляет к ним немало нового и неожиданного. Плотность освоения этого теоретического наследия и жизненность и актуальность, которые характерны для перекличек и с Сократом и с Мерло-Понти или Левинасом, достойно сочетаются в предлагаемом тексте Б. Вальденфельса с его основными темами: поиском знания как того, что для себя еще неизвестно и даже неожиданно, и с умением и желанием слышать не только свой собственный голос.